Литературный кружок "Жемчужное Слово"

Тема встречи № 2

назад в Архив

 «М.Ю. Лермонтов – 150 лет со дня смерти»

     Лермонтов пришёл в русскую литературу в тот самый момент, когда Пушкин её покинул. Современники – поэты и литературные критики – сразу же отнеслись к нему, как к наследнику пушкинского творчества, как к новой звезде, которая по силе своего блеска и таланта ничем не уступает звезде пушкинской.
     С тех пор, и до наших дней, этих поэтов сравнивают, о них спорят, одни заявляют о большой любви к Пушкину, другие – к Лермонтову. Эти споры фактически не имеют серьёзного литературного основания и могут носить только чисто бытовой характер.
     Лермонтов пришёл в русскую литературу совершенно очарованным пушкинской поэзией, влюблённым в Пушкина. Вначале, мальчиком, он старался пересказывать Пушкина своими стихами, написал своего «Кавказского пленника», но с другим концом, непохожим на пушкинский. В эти же юные годы он испробовал множество жанров, изо дня в день писал баллады, элегии, стансы, песни, романсы, эпиграммы, послания, сатиры, поэмы...
     Как и Пушкин, Лермонтов предпочитал ямбы, но по сравнению с Пушкиным он значительно расширил использование трёхсложных размеров – дактиля, анапеста и, особенно, амфибрахия, и сделал решительный шаг в сторону тонического стихосложения. Обогатил Лермонтов и строфику русского языка, создав новые сочетания рифм и необычные строфы. Этим Лермонтов завершил тот процесс, который был начат в русской лирике Пушкиным, т.е. он окончательно разрушил традиционные жанровые границы и создал вольную форму лирического стихотворения, способного воплотить всё многообразие переживаний и раздумий поэта.
     Начиная с юного возраста, Лермонтов переводил немецких и французских поэтов-романтиков и великого британского поэта Байрона, творчеством которого он увлекался. Считая Лермонтова не менее гениальным поэтом, современники часто сравнивали его и с Байроном. Эти сравнения не смущали Лермонтова, но на них он ответил следующими стихами:

     Лермонтов верил, что он – новый избранник судьбы, но путь ему предназначен иной, т.к. родился он в России.
     Таким образом, начав с пушкинских и байроновских образцов, юный Лермонтов очень быстро отрывается от них, непрерывно ищет совершенства, стремится выразить в поэзии всё небывалое. Он стремился сказать миру слово, которое не сказал ни Пушкин, ни Байрон, ни любой другой великий поэт. И это слово он сказал, совершенно не думая соперничать со своим любимым учителем Пушкиным. Зрелое творчество Лермонтова начинается именно там, с того места, где остановился Пушкин. Причём это продолжение носило настолько другой характер, настолько отличалось от пушкинского стиля, что сравнивать их почти невозможно как раз из-за этой разности. Недаром Мережковский называл Пушкина дневным светилом русской поэзии, а Лермонтова – ночным светилом. За днём наступает ночь: солнечная красота неба сменяется красотой неба звёздного, ночного. Их красота настолько различна, что сравнивать её бессмысленно.
     Возможно, что самым ярким примером этого различия могут служить стихотворения Пушкина и Лермонтова о назначении поэта. А вопросы о поэтическом искусстве, о вдохновении и о целях поэзии занимали в художественной системе обоих поэтов одно из главных мест.
     В 1921 г. Александр Блок сказал следующие слова о назначении поэта: «Поэт – сын гармонии, и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии... поднять внешние покровы, чтобы открыть бездонные глубины духа; во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих – внести эту гармонию во внешний мир».
     Первым двум делам поэта Пушкин дал своё название – это Муза и Труд, т.е. вдохновение и мастерство. Один труд недостаточен – это тему Пушкин развил в трагедии «Моцарт и Сальери», где самоотверженный Сальери, поставив ремесло «подножием искусству», и «звуки умертвив», и «музыку изъяв», «как труп», убивает и «сына гармонии» Моцарта и тут же - в самом своём злодеянии – находит подтверждение своей собственной бездарности, т.к. по словам самого Сальери, «гений и злодейство две вещи несовместимые».
     В стихотворении «Поэт» Пушкин говорит с презрением о заботах и забавах суетного света, а про поэта, которого ещё не посетила Муза, пишет:

     Но как только «божественный глагол до слуха чуткого коснётся», т.е. как только к поэту приходит вдохновение, он становится гордым и свободным, , уединяется и уходит от людской молвы.
     Лермонтов в своём юношеском стихотворении «Поэт»1828 года почти полностью согласен с Пушкиным. У Лермонтова тоже два уровня – жар вдохновения во время «райского сна», когда художник сознаёт свою силу, и затем её потеря; а жизнь, в которой вдохновение стало лишь воспоминанием, для него – горькая, утомительная и немая. В лермонтовских стихах больше горечи и грусти, чем у Пушкина, но и только.
     Но зато через 10 лет, в 1838 г., Лермонтов пишет другое стихотворение с таким же названием «Поэт», и это очень страшные и не очень русские стихи, в которых тема о назначении поэта трактуется совершенно по-другому. Судьба поэта сравнивается с судьбой кинжала, который принадлежал «наезднику в горах», который «прорвал не одну кольчугу» и оставил свой «страшный след» на многих. Взятый «на хладном трупе господина», кинжал получил золотые отделки и стал предметом купли и продажи. Дальше Лермонтов говорит, что современный ему поэт точно так же утратил своё назначение. Если раньше –

     ...то теперь поэт «изнеженного века», променяв свою былую власть над обществом «на злато», тешит свет «блёстками и обманами». В заключение Лермонтов обращается к поэту-современнику с вопросом:

     В 1841 г. Лермонтов написал своё предсмертное стихотворение «Пророк», которое является не ответом, не спором, а  п р о д о л ж е н и е м  пушкинского «Пророка».

«Пророк» - А.С. Пушкин.

    Сопоставление этих произведений может привести к следующим выводам:
     Во-первых, пушкинский «пророк» испытал экстаз и одновременно «лежал как труп», боль поэтического творчества понимается как последствие опасного познания самых высоких истин и близости к Богу. У Пушкина мука и восторг сливаются в одно целое. А у Лермонтова – пессимизм, для него за восторгом следует мука, уныние, скука и, наконец, отчаяние. Идея одиночества-страдания, присутствующая и у Пушкина, у Лермонтова сильно развивается, заполняет всё стихотворение. Лермонтов жалуется на то, что истинный поэт, не променявший прежнее высокое служение на «золотую отделку», больше никому не нужен, а если он и пророк, то пророк осмеянный.
Во-вторых, поэтический стиль этих двух произведений совсем разный, хотя оба написаны 4-х-стопным ямбом.
     Пушкин, любивший и знавший античность, часто пользовался мифологическими и библейскими образами, когда говорил о вдохновении. Тут и Аполлон, и Феб, и Арион, и Орфей, а образ античной Музы, можно сказать, повсеместно живёт в поэзии Пушкина. Её поэтический образ так конкретно обрисован, что Владимир Набоков, например, перечисляя главных действующих лиц «Евгения Онегина», включил Музу в число героинь романа. В соответствии с образами и язык пушкинского «Пророка» - возвышенный, в нём много церковно-славянских слов. В поэзии Лермонтова мифологические образы почти полностью отсутствуют, а язык очищен от славянизмов. Почти всюду, даже в «Пророке», звучит чистая русская речь, не требующая объяснений в наши дни... Кроме того, у Пушкина слово – словарное, т.е. как оно употребляется, так и поставлено. А у Лермонтова смысл слова рождается из контекста и от его звучания, о чём сам поэт говорит в стихотворении «Есть речи».

    Возвращаясь к трём делам поэта, описанным Александром Блоком, для Лермонтова первые два дела – это не пушкинские Муза и Труд, это «из пламя и света рождённое слово», это поэзия звучащего смысла, это юношеские стихи, наброски, черновики поэм и пьес, которые он неустанно записывал, к которым потом, иногда через несколько лет, возвращался для тщательной обработки.
     И третье дело поэта – «внести гармонию во внешний мир» - Пушкин и Лермонтов тоже ощущали по-разному, что как раз и видно из сопоставления двух «Пророков». Оба поэта шли и «жгли сердца людей», т.е. сердца своих современников, но современники-то эти были разные. Пушкин, отрицавший и презиравший суету общества, всё же обращался к людям, выигравшим войну с Наполеоном, к людям, охваченным патриотическим чувством и стремлением улучшить жизнь русского народа. Пушкин часто находил отклик у своих подлинных друзей и духовных единомышленников.
     А лермонтовский «Пророк» говорил с людьми духовного безвременья, с людьми, которые после восстания декабристов замкнулись в себе, сомневались во всём и всё отрицали, вынашивая свои мысли молча и не понимая искусства и поэзии так, как это понимали люди пушкинского «золотого века».
     Следовательно, извечный спор о том, кто лучше – Пушкин или Лермонтов – неразрешим, и, с литературной точки зрения, не нужен не только потому, что у них были разные и поэтика, и стиль, и темперамент, но, кроме того, они были поэтами разного времени, и каждый был поэтической вершиной своего поколения.
     В творчестве Лермонтова можно выделить три главные темы: первая – о вдохновении и назначении поэта; вторая – о герое времени; третья – человек и война, с чем тесно связано отношение к родине, за которую люди умирают.
     О первой теме мы только что говорили, стремясь показать, что к моменту гибели Пушкина Лермонтов преодолел влияние других поэтов, встал на свой новый путь, и всю свою короткую жизнь упорно и последовательно исполнял все «три дела поэта».
     Вторая и, возможно, самая важная тема творчества Лермонтова – это о герое его времени. Она проходит через ряд его стихотворений – «Жалоба турка», «Парус», «Не смейтесь над моей пророческой тоской», «Гляжу на будущность с боязнью», «Дума», «Как часто пёстрою толпою окружён», «И скучно и грустно», «Выхожу один я на дорогу».
     Несмотря на то, что среди этой лирики есть непревзойдённые произведения поэтического искусства, всё же позволим себе сказать, что все они были своеобразной подготовкой к созданию главного произведения Лермонтова – к созданию романа «Герой нашего времени», где все темы этой лирики и мотивированны и раскрыты.
     И в этом романе опять же Лермонтов не шёл параллельно с «Евгением Онегиным», а продолжал развитие русского романа с того места, где Пушкин остановился.
     Пушкин положил начало традиции русского социально-психологического романа, но «Евгений Онегин» был романом в стихах, что создавало между ним и прозаическим романом, по словам самого Пушкина, «дьявольскую разницу». Как указывает критик Борис Эйхенбаум, у Лермонтова впервые в русской прозе герой романа, т.е. Печорин, психологизован, и, кроме того, внимание Лермонтова направлено на мотивировку повествовательных приёмов и на расположение новелл в определённом порядке: от встречи рассказчика, который пишет «путевые заметки», с Максимом Максимовичем сделан переход к рассказу Максима Максимовича о Печорине и Бэле, затем к случайной встрече с Печориным и к «журналу» или дневнику Печорина, который состоит из трёх новелл – «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист». Движение сюжета не нарушается отступлениями или ироническим вмешательством автора, а развивается естественно, так сказать, по ходу путешествия. Интересно, что в течение всего романа Лермонтов строго выдерживает позицию постороннего и объективного наблюдателя. Лирические и иронические отступления Пушкина в романе «Евгений Онегин» являются риторическим литературным приёмом, определяющим отношение автора к своим героям. А ирония Лермонтова, выраженная в двух предисловиях романа и в поведении автора, является парадоксом: «смеяться, чтобы не рыдать» и «найти смысл в совершенно бессмысленном мире», его ирония – это защита от отчаяния. Отношение Лермонтова к персонажам своего романа не выражено ясно, оно даже контроверсально и заставляет читателя самого понять ироническое мироощущение Лермонтова.
     В этом смысле Лермонтов опередил своих современников (и не только в России) на целое столетие. А в России – это первый психологический роман в прозе, от которого тянутся прямые нити к повестям Тургенева и рассказам Чехова. Более того, только после этого романа и после повести Гоголя «Шинель» стало возможным творчество Льва Толстого и Достоевского.
     Возвращаясь к вышеупомянутой лирике Лермонтова о герое его времени, нужно подчеркнуть, что прежде всего, как каждый лирик, он писал о себе, и в то же самое время - не только о себе, но и о людях своего поколения. Самая пронзительная и сильная мелодия, которая проходит через эти его произведения, - это тема одиночества. Насколько же это было личной темой поэта, или вообще характерно для героя его времени? Возможно, что положительный ответ надо дать на оба эти вопроса.
     Биография поэта, вероятно, достаточно хорошо известна всем: смерть матери, когда Мишелю Лермонтову, родившемуся 2 октября 1814 г. в Москве, было около трёх лет; затем разлад между бабушкой, Елизаветой Алексеевной Арсеньевой, и отцом поэта; ссора между ними, когда Михаилу Юрьевичу исполнилось 16 лет, отъезд и неожиданная смерть отца. С глубокой скорбью Лермонтов писал об этом:

     Михаил Юрьевич был очень талантливым юношей: он знал несколько языков, изучал музыку и живопись, но, тем не менее, не слишком удачные занятия в Московском университете привели его в совершенно чуждую среду юнкерского училища, куда он поступил в 1832 году.
     За два года до этого, пережив неудачный роман со светской красавицей Екатериной Сушковой, Лермонтов увлёкся дочерью московского драматурга – Натальей Ивановой. Сразу же после первого знакомства в 1830 г. он обратился к ней с поразительно искренним посланием, ждал её суда о своём творчестве, надеялся, что не ошибся в своём выборе. Вскоре его сердцем овладело сильное чувство; он пишет:

     Взаимность пришла, но срок любви был очень коротким: возлюбленная Лермонтова быстро ему изменила, а он «не знав коварную измену» ей всю «душу отдавал». Узнав об измене, Лермонтов долго не мог уйти от своей любви. Кроме 10 стихотворений, озаглавленных инициалами Натальи Ивановой, некоторые исследователи считают, что ещё 35 было посвящено ей или связано с воспоминаниями об этой любовной драме Лермонтова. Так или иначе, но на прощанье поэт написал ей в 1832 году:

     И дальше с упрёком:

     Ни Сушкова, ни Иванова понять Лермонтова не смогли. Оскорблённый и разочарованный, он отрекается от настоящей любви. В этом же вышеупомянутом стихотворении он говорит:

     Однако поэт ошибся: его ждала ещё одна, последняя любовь, хотя и она была не менее трагической.
     С семьёй Лопухиных Лермонтов дружил с детства: со старшей сестрой Марией он переписывался всю жизнь; с братом Алексеем был в приятельских отношениях, а среднюю сестру Варвару он полюбил... наконец-то встретив в ней родную и близкую душу.
     Известный биограф Лермонтова, Висковатов, в 1891 г. писал, что над Лермонтовым «господствовала глубокая и поэтому чистая и возвышенная страсть – источник наслаждения и горя». В воспоминаниях родственника Шан-Гирея в 1860 г. встречается описание Варвары Лопухиной: «Это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная».
     В циклы лермонтовской лирики образ Лопухиной входит с осени 1831 г. и до конца его жизни ей посвящаются стихи, поэмы, она становится героиней его прозы. Она же в какой-то мере прообраз Веры в «Герое нашего времени».
     В 1835 г. разлука, непонимание и сомнение привели к роковой ошибке: Лопухина вышла замуж за другого. Лермонтов ничего не смог изменить. В душе поэта бушует буря, пламенем ревности он стремится убить свою любовь и не может: образ Лопухиной оказался нетленным, - через всю жизнь и через всё творчество проходит этот образ в трагическом единении любви и страдания. Такое единение противоречивых чувств было свойственно поэту, восклицавшему:

     В свете этих данных можно утверждать, что тема одиночества была личной, субъективной темой поэта, о чём и говорит его любовная лирика и многие другие стихотворения о судьбе его современников. Однако в последних тема одиночества усиливается и обостряется, сливаясь с мотивами общественной неудовлетворённости и гражданского бездействия того времени.
     Одним из первых таких стихотворений, которое сразу стало, и до сих пор популярно в русском обществе, было стихотворение «Парус», написанное в 1832 г.
     Это стихотворение психологическое, в нём не описывается реальная картина, а передаётся настроение, отражённое в картинах природы. В этих стихах – образ автора с его бурной тоской, одиночеством, предчувствием ранней гибели и, по словам Н. Долининой, с его жизнеутверждающим отчаянием. Парус «просит бури» и поэт, как «парус», не отказывается от бури ни в жизни, ни в творчестве. А покой – слишком лёгкий выход для поэта; для него покой – это безразличие и безучастность к жизни, что как раз с ужасом он замечает у своих современников, у героя его времени.

    В стихотворении «Дума» Лермонтов с болью в сердце восклицает:

    А в другом стихотворении поэт говорит:

    В светском обществе родных душ у Лермонтова, конечно, было мало, и в 1840 г. он пишет:

    А кончает он это стихотворение следующими строчками:

     Тема одиночества в лирике Лермонтова иногда дополняется темами узничества или изгнания. Как и в стихотворении «Парус», эти настроения и чувства поэта находят воплощение в своеобразных пейзажных зарисовках. В стихотворении «Дубовый листок» - засохший, оторвавшийся от ветки и гонимый бурей листок – это символический образ лермонтовского лирического героя, обречённого на изгнание, тоску и бездействие.
     Мотив листка, потерявшего родину, был очень распространён в европейской и русской литературе первой трети XIX века, хотя Лермонтов ввёл новый мотив: разговор листка с чинарой и её отказ дать ему пристанище. А вот стихотворение «Тучи» представляют для нас особый интерес, т.к. по свидетельству современников, оно было непосредственно связано с судьбой поэта. Эти стихи были написаны Лермонтовым в день отъезда из Петербурга на Кавказ во вторую ссылку, в апреле 1840 г., в доме Карамзиных, куда поэт заехал, чтобы проститься перед разлукой. Подойдя к окну, Лермонтов стоял и смотрел на тучи, плывшие над Летним садом. Тут же он сочинил и прочитал присутствующим стихотворение «Тучи».

     Поэтической вершиной лермонтовской лирики, в которой тема одиночества звучит наиболее ярко и обнажённо, можно считать стихотворения «И скушно и грустно» (1840), и «Выхожу один я на дорогу» (1841).
     В первом из них горькая жалоба, скорбные интонации, мрачные мысли переданы с потрясающей силой:

     Именно про стихи «И скушно и грустно» Белинский писал: «Страшен этот глухой могильный голос... от него стынет кровь в жилах... Так и чувствуешь, что вся пьеса мгновенно излилась на бумагу сама собой, как поток слёз, давно уже накипевший».
     Через год, незадолго перед смертью, Лермонтов создал шедевр своей поэзии – «Выхожу один я на дорогу», в котором опять звучит страдание человека, обречённого на одиночество и разочарованного в жизни. Однако, в противоположность предыдущему стихотворению, поэт выражает в нём свои желания, высказывает свои мечты.
     Мы уже говорили, что эти мотивы часто раскрываются через пейзажную лирику Лермонтова, который много размышлял о роли природы в духовной жизни человека. Тема слияния или разъединения человека с природой волновала поэтов первой трети XIX века, таких как Веневитинов, Баратынский и Тютчев. В стихах Лермонтова выражены разные настроения – от затаённой боли поэта до радостного ощущения красоты мира. И всё же в них чаще всего - тоска о несбыточном счастье: это плачущий утёс, от которого умчалась «тучка золотая», или сосна, мечтающая о далёкой, но недостигаемой пальме...

     Мысль о полной разобщенности природы и человека раскрывается в стихах «Выхожу один я на дорогу». Стихотворение построено на антитезах: умиротворённая природа, тихая беседа звёзд, великолепие неба и взволнованный мир человеческих чувств и вопросов, мука воспоминаний и непредсказумость будущего. Эта человеческая тревога, тоска, протест против вечного сна, т.е. смерти, врезаются как диссонирующий контраст в гармонию вселенной. Перекличка вопросов и ответов, повторы, паузы, аллитерации создают необыкновенно свободную, песенную форму этого стихотворения. Музыкальная и смысловая тема, т.е. форма и содержание, органично и неразрывно связаны воедино, из-за чего кажется, что всё стихотворение поёт само по себе, не требуя музыкального аккомпанемента.
     Однако, бывали моменты, когда природа России или Кавказа оказывала на Лермонтова благотворное воздействие и, ощущая слияние с природой, поэт создавал картины необыкновенной, идеальной красоты.
     Вероятно, самым отрадным воспоминанием детства у Лермонтова были его поездки на Кавказ - величественная природа, жизнь вольных горцев, их песни и легенды. Совершенно неизбежно он должен был стать поэтом Кавказа, куда в 1837 г. его сослали в первый раз за стихи «Смерть поэта», написанные на смерть А.С. Пушкина, и затем вторично в 1840 г. за дуэль.
     Природа Кавказа, на фоне которой разыгрываются действия многих поэм и романа «Герой нашего времени», описываются Лермонтовым с удивительным реализмом. Литературовед Ираклий Андроников после своего полёта над Кавказом сравнил свои впечатления с лермонтовскими описаниями Эльбруса, Казбека и Дарьяла. Андроников с удивлением восклицает: «Откуда знал Лермонтов, создавая своего «Демона», как выглядят сверху Дарьял и Казбек?!» И затем Андроников приходит к заключению, что надо было обладать великим даром воображения и великой силою поэтического прозрения, чтобы, путешествуя по самому дну пропасти, суметь увидеть Кавказ, как, например, в стихотворении «Спор» - с орлиной заоблачной высоты, и описать его таким, каким мы видим его с самолёта.
     Рисуя образы жителей Кавказа и Крыма, Лермонтов часто изображал их тесную, кровную связь с окружающей обстановкой и природой, но сам поэт как бы оставался наблюдателем. Радостное и успокоительное воздействие природы поэт ощущал крайне редко, и если ощущал, то, судя по его лирике, это было в России. Например, в стихах «Когда волнуется желтеющая нива» Лермонтов соединяет разновременные и разносезонные явления: «желтеющая нива» - осень; «малиновая слива под тенью зелёного листка» - лето; «ландыш серебристый» - весна; тут же и «румяный вечер» и «золотое утро»...

     В этом соединении показана и вечность, и ритм, и гармония природы. А в последнем четверостишье поэт, которому было всего 23 года, когда он писал эти стихи (1837), выражает удивительно зрелые мысли, присущие обычно умудрённым жизнью философам.
     Литературные исследователи не раз писали о странных предчувствиях и предсказаниях Лермонтова. Среди стихотворений о соотношении человека и природы особняком стоят стихи «Три пальмы», где поэт изображает человека, как неразумного разрушителя природы. В наше время эта якобы экзотическая фантазия поэта выглядит вполне реальным предупреждением людям всего мира.
     Предчувствовал Лермонтов и свою раннюю кончину, о чём он и намёками и прямо говорит во многих стихотворениях. Еще в 1832 г. в стихах «Нет, я не Байрон...» есть строки: -

      (последняя строчка, конечно, недооценка своего величия). А в 1837 г. он пишет страшное стихотворение, которое начинается так:

     И заканчивает его поэт следующими строками:

   «Увидеть новый мир», «заснуть холодным сном могилы», найти смысл жизни до наступления смерти, определить противоречие добра и зла в себе и в людях, их борьбу в сердцах людей, от исхода которой , возможно, зависит дальнейшая судьба человеческой жизни – вот вопросы, которые постоянно мучили поэта. Этому посвящена поэма «Демон», которую Лермонтов начал писать в 1829 г. и окончательно переделал и закончил незадолго перед смертью. Демон, царь познания и свободы, «осудил» «ничтожную землю».

    ...пока он не увидел и не ощутил пленительность высокого идеала в образе Тамары, к которой он устремился всем своим существом, с которой хотел бы разделить свободную и прекрасную жизнь. Трагедия Демона и гибель Тамары вызваны тем, что Демон забывает благородный общественный идеал «любви, добра, красоты», ставит свои личные мучения выше «тягостных лишений, трудов и бед толпы людской», предлагает Тамаре смотреть на землю «без сожаленья, без участья». А лермонтовский герой, как и сам поэт, стремится подняться над «демоническим отрицанием мира».
Еще 17-летним мальчиком Лермонтов написал почти совершенное по форме стихотворение про ангела, который «душу младую в объятиях нёс для мира печали и слёз». В этих стихах юный поэт высказал идею о трагичности временной жизни человека на земле.
     В 1839 г. Лермонтов написал удивительное стихотворение «Молитва», где он сравнивает вдохновение поэта с верой в Бога, - говорит, что и то, и другое очищает его от сомнений и страданий.

    Несмотря на глубокий пессимизм, на разочарование в светском обществе, на трагический характер своего личного одиночества, поэт мечтал о лучшей жизни, искал пути к счастью, волновался, возмущался, критиковал, но всё же находил «родные души», которым и высказывал своё беспокойство о судьбе современников и о судьбе России.
     Третья важная тема в творчестве Лермонтова – «человек и война» - ярче всего выражена в стихотворении «Бородино», в поэме-послании «Валерик» и в стихах «Завещание».
     К теме Бородинской битвы впервые Лермонтов обратился в 1830 году в стихах «Поле Бородина», которое тоже является монологом солдата, готового постоять и умереть за родину. Однако в этом произведении ещё чувствуются отголоски и классической оды, и приподнятости романтических поэм. Как обычно у Лермонтова, эти стихи явились как бы наброском, черновиком для стихотворения «Бородино», которое было написано в 1837 г., т.е. в юбилейный год Отечественной войны, и в котором Лермонтов впервые в русской поэзии не только сделал героем простого человека, но и взглянул на историю глазами простого человека. Образ героя-армейца рисуется посредством его речевой манеры, фразеологии и лексики. Эпически спокойно, степенно начинает повествование артиллерист-рассказчик, умудрённый годами и опытом. Он говорит с чувством собственного достоинства и внутренней правды, вместе с тем с весёлой иронией и бодрым юмором, присущим русскому народу. Но когда он переходит к картинам начавшегося сражения, его речь делается взволнованной и одушевлённой. Уверенность в своих силах далека от хвастовства, он отдаёт должное силам врага. В то же самое время становится ясным, к какому духовному подъёму и мужественному подвигу русский солдат способен, причём его рассказ не о себе, а о русской армии в целом. Потому-то он и говорит всё время во множественном числе:

     Широкая картина боя, нарисованная в этом произведении, говорит о том, что Лермонтов был гениальным баталистом. Лев Толстой указывал, что его роман «Война и мир» вырос из стихотворения «Бородино».
     Совсем другой характер носит стихотворное послание «Валерик», которое начинается строчками:

     В этих стихах изображена битва на Кавказе у реки Валерик (в переводе – «река смерти»), в которой Лермонтов сам принимал участие в 1840 г. Напряжённая и жестокая битва описана с большой реалистической точностью. Образ автора послания – это как бы «бытовой» или обыденный Лермонтов, заурядный офицер, который спит и ест вместе с солдатами, да и впечатление о бое, мнение о войне он вполне разделяет с рядовыми армейцами. Это сказывается даже на стиле вступления и заключения этого послания, обращённого к Варваре Лопухиной.
     В принципе Лермонтов понимал историческую необходимость войн на Кавказе, что выразил в поразительном стихотворении «Спор» в 1841 г. Но всё же, описывая битву при Валерике, он выразил своё отрицательное отношение к войне со всеми её жестокостями и страданиями. Это был взгляд лермонтовского лирического героя, близко столкнувшегося  с простыми русскими людьми на войне.
     Ещё одно примечательное стихотворение, тоже связанное с темой простого человека на войне, было написано в 1840 г. Эти стихи – «Завещание» - монолог раненого солдата или, скорее, армейского офицера типа Максима Максимовича; это предсмертный наказ товарищу, который после битвы на Кавказе едет домой. В очень сжатой форме, простыми словами, умирающий рассказывает о своей трагической судьбе.

    Герой этого стихотворения – патриот, способный умереть за царя и за родину, и, действительно, за них умирающий. Родной край – это единственная ценность в его жизни, ему он и посылает свой прощальный привет. Он очень бережно относится к своим родителям, не хочет их огорчать, а вот соседке «с пустым сердцем», которая, видно, забыла его, не дождалась, надо рассказать о его гибели – «пускай поплачет». Он очень сдержанно говорит о своих переживаниях, но чувствуется, что он-то, несмотря на долгие годы службы, никого не разлюбил, никого не забыл. Во всём стихотворении нет ни одного эпитета, кроме «пустого сердца», что бывает редко в лермонтовской лирике. Да и этот эпитет появляется к концу, когда волнение героя достигает высшей силы, а так умирающий сохраняет внутреннюю дисциплину, в его речи проскальзывает даже лёгкая ирония к себе. Лермонтов в «Завещании» описал последние минуты человека, который мужественно переносит свои душевные и физические страдания и умеет умереть достойно.
     С темой «человек и война» тесно переплетается тема любви к родине, за которую люди отдают свою жизнь. Лермонтов много думал и говорил об этом. «Я родину люблю, и больше многих», - писал он в 1831 г. В поэме «Сашка» поэт восклицает:

    Беспокойство о судьбе России и её народа постоянно встречается и в его юношеских, и в зрелых стихах. Поразительным пророчеством звучит его «Предсказание», написанное в 1830 г. и представляющее сжатое изложение событий буржуазной революции во Франции, применённое к России. Возможная или предполагаемая революция в России рисовалась поэту следующим образом: сначала низвержение монархии, казнь венценосных страдальцев, потом анархия, голод, кровопролитие и затем выдвижение страшного диктатора, которому юный поэт придал черты Наполеона, но описание которого может охарактеризовать любого диктатора любой страны, включая тех, кто пришёл к власти после революции в России.

    Прослушав это стихотворение в наши дни, мы невольно воспринимаем его как предсказание, как необъяснимую поэтическую зоркость гениального поэта, как трагическое предвидение того, что произойдёт, и, действительно, произошло в России в 1917 г.
     В последний год своей жизни Лермонтов написал удивительное стихотворение о любви к России, к родной природе и русскому народу. С одной стороны, он говорит о странности своей любви, о её стихийности и безотчётности, но, с другой стороны, Лермонтов именно анализирует своё отношение к отчизне, т.к. для поэта это была не только тема, но и проблема, которую он должен был решить по-своему. Лермонтов совершенно свободен от каких бы то ни было государственных, аристократических или славянофильских нот, о чём он и говорит в первой строфе стихотворения. Во второй строфе он даёт обобщённое изображение русской природы – это восприятие родной земли человека, который ездит просёлочными путями в простонародной телеге и мечтает о ночлеге в одной из деревень. В последней строфе он рисует конкретные картины народного быта, его радует неприхотливое веселье трудолюбивых мужичков.

   Именно в этих стихах поэт выразил свою «отраду», свой интерес и любовь к родному народу. Одна из заслуг Лермонтова заключается в том, что рядом с лирическим героем его времени в литературу и в жизнь вошли образы купца Калашникова, Максима Максимовича, рассказчика «Бородина» и «Завещания». Лермонтов погиб, не достигнув 27-летнего возраста. С того момента, когда он написал стихотворение «Смерть поэта» в 1837 г. и до выстрела Мартынова 15-го июля 1841 г. прошло четыре с половиной года – период зрелого творчества поэта, во время которого были созданы или переработаны почти все его лучшие произведения. Вероятно, во всей мировой литературе нет поэта, который бы погиб так рано, но успел совершить так много, как это сделал Михаил Юрьевич Лермонтов.

     Все имеет свои истоки. Так и моя любовь к поэзии Лермонтова уходит в далекое-далеко моего детства. Если Пушкин - «Солнце нашей поэзии», то Лермонтов для меня явление космическое, его мировая душа.
Родом я из Ленинграда, так назывался город, в котором я родилась в страшную декабрьскую, блокадную зиму 41-го года. Из десяти родившихся в этот день в живых осталась только я…
     Ни бомбежек, ни холода, ни голода я не помню. Как умудрилась моя семья выжить в этом кромешном аду - одному Богу известно.  Сквозь пелену и туман времени помню только уют, любовь и тепло к нам детям, всех моих ушедших уже в мир иной, родных.
     Помню старую коммунальную квартиру  на 14-й  линии  Васильевского острова между Большим и Средним проспектом. Длинный тусклый коридор, большая кухня с чугунной плитой, медными самоварами, серебряными подносами, разной старой утварью. Наша семья занимает две комнаты, одна из которых больше тридцати метров. В первые послевоенные годы в ней жило восемь взрослых и двое детей. Ни ссор, ни взаимных обид, ни сутолоки не было в нашей жизни. Помню большой овальный стол на гнутых витых ножках, сделанный руками деда. Стол стоял посреди комнаты, над ним – покрытая от времени патиной старинная медная люстра, с множеством висячих сосулек, кресло-качалка у окна, громадный комод черного дерева, горка с фарфоровыми статуэтками, большая этажерка с немногими книгами, сохранившимися после войны. Остальные, а их было около пяти тысяч, пошли во время блокады в обмен на жизнь. На одной из стен – белая кафельная печь от потолка до пола. Рядом с печкой- диван-канапе. Это мое спальное место.
     Вечер. Вся семья в сборе, вернее, три семьи. Все сидят за столом. Мы, дети рисуем, разглядываем оставшиеся тома Брэма и «Великих географических открытий» с великолепными гравюрами, изображавшими мореплавателей, дальние страны, старинные парусники и фрегаты. Взрослые тоже при деле. Шьют, читают, вяжут, мастерят, штопают и все вместе поют. Запевает бабушка. Тонким, высоким голосом выводит: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне». Я не знаю, что это за страна, и почему она горит в огне, но мне становится грустно и хочется плакать, и мы с Ритой, моей двоюродной сестрой просить спеть что-нибудь другое. Веселое. Поют «Коробейников» и «Вниз по матушке по Волге», «Из под дуба, из под вяза», «Вдоль по Питерской». После паузы дед, густым, сочным баритоном затягивает «Выхожу один я на дорогу». И мне сразу же представлялся фантастический пейзаж, которого я, в силу своего возраста,  и знать–то не могла. Из окна своей комнаты, выходящий во двор-колодец  я могла видеть только край неба и в лунные ночи, когда все уже давно спали, подходила к окну, смотрела до боли в глазах на свет звезд и все  пыталась услышать в бесконечной высоте говор звезд. Что-то большое, необъяснимо прекрасное, волнующее вошло в мою жизнь с первых звуков этого романса. Мне очень хотелось увидеть человека, который мог слышать, как «звезда с звездою говорит». Я была так мала, что  даже не знала, что жил на земле поэт, написавший эти глубочайшие строки, которые уводят в необозримую космическую даль.
     А в начале 1947 году я вместе со своей семьей оказалась на Северном Кавказе. Отец  мой был военный, прошел через всю войну, остался жив, освобождал Прагу, командовал батальоном, спасшим золотой запас Чехословакии. Его оставляли там военным атташе, но он на все уговоры, говорил: «нет». Это был удивительный человек, полный бессребреник, никогда ничего за свою жизнь на наживший, хотя ему позволял это и чин, и должность, но прививший нам, детям любовь к поэзии,  песне, друзьям, воспитавший в нас чувство сострадания к ближнему и умение восхищаться красотой природы.
     Сначала мы жили в Нальчике. И в те послевоенные годы там было неспокойно. После наступления темноты приезжие русские, особенно семьи военных в городе не появлялись. Было опасно. Днем, выходя с мамой в город или на рынок, я видела мужчин–черкесов, одетых в национальную одежду. Особенно поражал мое воображение длинный кинжал, красовавшийся на поясе. Я боялась его до обмирания сердца.
     Но вскоре отца перевели в Пятигорск и здесь я, наконец, узнала имя человека, который написал удивительные строки, волнующие меня до сих пор.
     Мы жили у подножия горы Машук. Это была квартира не то папиного сослуживца, не то хозяина, у которого мы снимали комнату. Ни самого дома, ни то, что его окружало, в моей памяти не осталось. Но отчетливо, до мельчайших подробностей помню большую светлую комнату, паркетные полы, натертые до блеска, в котором отражалась хрустальная люстра, большое овальное зеркало, висевшее на стене, черный рояль, стоявший в правом углу  комнаты и распахнутые двери, ведущие на балкон. Балкон был большой, почти, как комната. С него открывался вид на гору Машук и на место дуэли Лермонтова. Вернее, это уже потом я узнала, что здесь был убит Поэт. Моя детская душа не могла принять этой трагедии, разыгравшейся под вечным, ярким безоблачным и таким ласковым небом, какое я увидела на Кавказе. Я не знала, что такое ненависть, но имя Мартынова для меня, росшей в послевоенные годы, на долгие годы, стало синонимом зла, несправедливости,  непоправимого горя. Родители много мне рассказывали о Лермонтове, мама наизусть знала «Мцыри» и «Демона», и я все силилась представить Демона, Тамару, Мцыри, для которого свобода была дороже жизни. Мне запали в душу строчки:

    Господи, думала, что же это был за человек, которому было дано слышать и говор звезд, и читать мысли камней?!
     Если мама рассказывала, то отец пел арии из оперы «Демон»: «К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы и на шелковые ресницы, сны золотые навевать…». Как мог Демон летать, и кто это такой я не знала. Мне ничего не объясняли, просто читали, мне шестилетней девочке гениальные стихи, и они входили в меня в мою плоть и кровь, будоража меня своей неизъяснимой прелестью и тайной. Мы часто ходили с мамой к памятнику, каждый раз принося букет  полевых цветов, других просто не было. В послевоенные годы цветов никто не выращивал, даже там на Кавказе. Однажды мама показала мне портрет Лермонтова, я была поражена его большими, грустными глазами и полночи проплакала, все, никак не примеряясь с тем, что он  погиб и никто, никто ему не помог, не уберег, не спас, не отвел эту беду. Мама мне говорила, что он был убит совсем молодым в 27 лет. Я не понимала до конца, много это или мало - 27, но на всю жизнь этот возраст остался для меня символом юности, расцвета творческих и духовных сил.
     Вернулись мы в Ленинград, к родной и любимой семье в канун Нового 1949 года. На следующий год я должна была пойти в школу.
     И все было по-прежнему, так мило, уютно в нашей большой дружной семье. То же пение и чтение, танцы под патефон, скромное чаепитие и неторопливые беседы за столом по вечерам. Однажды я увидела на этажерке большую книгу в синей матерчатой обложке, потрепанной по краям. Я взяла ее в руки, раскрыла и  увидела знакомое лицо Поэта. С тех пор, эта книга сопровождает  меня по жизни. Первых трех страниц почему-то не было, да и, вообще, удивительно, что она уцелела. Выпущена она была в 1941 году к 100-летию гибели поэта. Я увидела портрет маленького Лермонтова, в беленьком платьице, похожим на девочку, с нежной полуулыбкой и совсем недетскими грустными, пророческими глазами и долго не могла оторваться от него. Я осторожно листаю страницу за страницей. Передо мной чудесной чередой проходят картины Тархан, Середниково, Москвы, Петербурга, старинные гравюры, благородные лица. Вот Нина, уставшая от светской суеты, вернувшаяся домой,  вот  портрет Сушковой, а вот знаменитый дом Энгельгардта, где кружится в вихре вальса бездушное светское общество, убившее Поэта, вот Тамбовская Казначейша, а на другой странице купец Калашников… а вот и злодей- Мартынов.  Я вновь и вновь  вглядывалась в это красивое, но восковое и надменное лицо, все стараясь понять, как мог этот человек выстрелить в Небожителя? Я не понимала еще тогда, за что убивают Поэтов. Но во мне проснулось неодолимое желание мщения. Перебрав в голове тысячи разных способов, я не нашла ничего лучшего, как  взяв в руки толстый жирный синий карандаш продырявить ему левый глаз. Это был первый и последний раз за всю мою жизнь, когда я подняла руку на книгу. Но я была довольна. Я свято поверила в то, что он - Мартынов после моей экзекуции на всю жизнь остался одноглазым. В силу своего воображения и любви к Поэту реальность и детская фантазия слились воедино. Родители, видя, испорченную книгу, ничего мне не сказали, они поняли мои чувства.
     По этой книге я выучилась читать, так мне хотелось узнать, что же там написано, мне казалось, что, прочтя ее, я узнаю тайну Поэта. В ней я  впервые прочитала «На смерть поэта» и узнала, что Пушкин тоже был убит на дуэли. И я безоглядно, безотчетно бросилась в волшебный и чудесный мир поэзии Пушкина, которая, так же, как и поэзия Лермонтова сопровождает меня всю жизнь.
     Книга о Лермонтове до сих пор находится в моей библиотеке, как самая ценная реликвия, связывающая меня не только с именем Поэта, но и с моей семьей, моими родителями, уютным домом, ушедшем навсегда детством и молодостью, с моим  первым настоящим потрясением от Слова.
     Я втихомолку по ночам плакала о судьбе поэтов, еще не зная и подозревая, какая страшная участь была уготована  русским поэтам в жестокий и кровавый ХХ век. Вот уж поистине: «Горька судьба поэтов всех времен, // Тяжелее всех она казнит Россию».
     На Кавказе я больше не была. Для меня Кавказ остался в той детской жизни, когда я видела сверкающие белизной снежные вершины Эльбруса: -

    ....когда входил в грудь пьянящий горный воздух, от которого кружилась голова, с маминым чтением «Мцырей» и «Демона», где «на воздушном океане без руля и без ветрил тихо плавают в тумане хоры стройные светил» и когда  еще первозданность, древность этих мест ощущалась особо остро.
     А во времена моей молодости, да и всей моей последующей жизни  Кавказ менялся, как менялась вся наша жизнь. В 60-80-е года прошлого века Кавказ стал туристической Меккой, с ее бесконечной суетой, вечно снующими и галдящими туристами, приехавшими сюда по профсоюзным путевкам. Ни той тишины, ни той суровой первозданности, которую я застала в своем раннем детстве, уже не было. А позже Кавказ стал «яблоком раздора» многих политиканов и превратился в бушующий военный котел, в котором год за годом  гибнут и гибнут люди. И, кажется, что  этому не будет конца.
     Страница моей жизни, связанная с Кавказом и моей первой любовью к поэзии для меня  закрылась уже давно.
     Осталась и остается до конца моих дней любовь к Поэту, его Голосу, его необыкновенному слуху, который  единственный, кто смог на нашей грешной Земле услышать, как Звезда и Звездою говорит…

Посвящается 195-летию со дня рождения  М.Ю. Лермонтова.

    Михаил Юрьевич Лермонтов родился 15 октября (нового стиля) 1814 г. в Москве, но вскоре его родители и бабушка переехали вместе с ребёнком в имение Тарханы Пензенской губернии, принадлежавшее бабушке поэта Елизавете Алексеевне Арсеньевой. В Тарханах и протекали детские годы Лермонтова.
     Мир, любовь и согласие не долго царствовали в семье Лермонтовых. Трудно в точности определить, что было главной причиной семейного разлада. Юрий Петрович, красавец, блондин, сильно нравившийся женщинам, привлекательный в обществе, весёлый собеседник, «bon vivant» по выражению воспитателя Лермонтова, Зиновьева, в то же время вспыльчивый до самодурства и грубых, диких проявлений, совершенно выходящих из пределов приличий, тем не менее был человек добрый, мягкий, и крепостные люди отзывались о нём, как о барине «очень добром».
     Неизвестно, женился ли он на матери Лермонтова по любви или по одному расчёту; опостылела ли она ему вследствие своей крайней болезненности и нервности, или же недоброжелательство тёщи и её властное вмешательство в семейные дела были причиной его охлаждения, но только у Юрия Петровича появилась вскоре новая связь.
     «Старожилы, читаем мы  в биографии Лермонтова г. Висковатова, рассказывают, что между супругами Лермонтовыми произошло недоброе столкновение из-за проживавшей у Юрия Петровича особы, и что разгневанный Юрий Петрович весьма грубо обошёлся с женой. Факт этого грубого обращения был последней каплей терпения в супружеской жизни Лермонтовых. Она расстроилась, хотя супруги, избегая открытой распри, по-прежнему оставались жить с бабушкой в Тарханах».
     Слабая и болезненная от природы, Марья Михайловна совсем была подкошена охлаждением мужа и ссорою с ним. «Она стала хворать, читаем мы в биографии г. Висковатова: в Тарханах долго помнили, как тихая, бледная барыня, сопровождаемая мальчиком-слугою, носившим за нею лекарственные снадобья, переходила от одного крестьянского двора к другому с утешением и помощью, - помнили, как возилась она с болезненным сыном. И любовь, и горе выплакала она над его головою. Посадив ребёнка себе на колени, она заигрывалась на фортепиано, а он, прильнув к ней головкой, сидел неподвижно; звуки как бы потрясали его младенческую душу, и слёзы катились по его личику». Память о матери глубоко запала в чуткую душу мальчика; как сквозь сон грезилась она ему потом. В детстве звуки песни, петой ему матерью, всегда доводили его до слёз; позже он не мог уже вспомнить их слов, но утверждал, что если бы услыхал эту песню, она произвела бы на него прежнее действие.
     День ото дня таяла убитая горем женщина. Пока она держалась на ногах, люди видели её ходившую по комнатам господского дома с заложенными назад руками. Трудно ей было напевать обычную песню над колыбелью Миши. Наконец, она слегла в злейшей чахотке. Муж в это время был в Москве. Ему дали знать; он прибыл с доктором, но спасти больную было уже невозможно, и она скончалась на другой день по приезде мужа. Что произошло между Юрием Петровичем и тёщей, неизвестно, но он после смерти жены оставался в Тарханах всего 9 дней и затем уехал к себе в Кроптовку, оставив трёхлетнего сына на попечении бабушки.
     Со смертью дочери вся любовь Елизаветы Алексеевны сосредоточилась на внуке; она не расставалась с ним ни днём, ни ночью, - он и спал в её комнате, - и наблюдала за каждым шагом его. Малейшее его нездоровье приводило её в крайнюю тревогу и было таким событием в доме, что даже дворовые девушки освобождались от работ и должны были молиться об исцелении молодого барина. Суровая и строгая ко всем окружающим, бабушка к одному внуку высказывала нежность и доброту, исполняя все его прихоти, ни в чём ему не отказывя и ничего для него не жалея. Нельзя сказать, чтобы положение всеобщего баловня благотворно отражалось на характере ребёнка, развивая в нём деспотические наклонности, необузданное своеволие, привычку ни в чём себе не отказывать, не терпеть ни малейшего отпора своим прихотям и капризам, и даже некоторую жестокость. Так во втором отрывке из неоконченной повести Лермонтов, описывая детство Саши Арбенина и подразумевая в нём до некоторой степени самого себя, изображает своего героя «преизбалованным и пресвоевольным ребёнком»... «Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презрением улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная склонность к разрушению развивалась в нём необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень сбивал с ног бедную курицу». Нет сомнения, что теми тяжёлыми, антипатичными чертами характера, которыми впоследствии отличался Лермонтов, он был обязан именно этой вредной системе воспитания, весьма заурядной в помещичьих семьях того времени.
     Но были в детстве Лермонтова и добрые влияния, до известной степени парализовавшие дурные наклонности и смягчившие его душу. Так, со дня рождения к нему была приставлена бонна-немка Христина Осиповна Ремер, безотлучно находившаяся при нём. Это была, по словам биографа Лермонтова, г.Висковатова, женщина строгих правил, религиозная. Она внушила своему питомцу чувство любви к ближним, не исключая и крепостных. Избави Бог, если кого-либо из дворовых он обзовёт грубым словом или оскорбит. Не любила этого Христина Осиповна, стыдила ребёнка и заставляла его просить прощения у обиженного. Вся дворня высоко чтила эту женщину; для мальчика же её влияние было как нельзя более благодетельно.
     Вторым смягчающим влиянием была болезненность мальчика. Сам Лермонтов говорит о себе в той же повести и в лице того же Саши Арбенина, «Бог знает, какое направление принял бы его характер, если бы не пришла на помощь корь - болезнь опасная в его возрасте. Его спасли от смерти, но тяжёлый недуг оставил его в совершенном расслаблении; он не мог ходить, не мог поднять ноги. Целых три года оставался он в самом жалком положении, и если бы не получил от природы железного телосложения, то верно отправился бы на тот свет. Болезнь эта оказала влияние на его ум и характер, она научила его думать. Лишённый возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой. Недаром учат детей, что с огнём играть нельзя. Но, увы, никто и не подозревал в Саше этого скрытого огня, а между тем он охватывал всё существо бедного ребёнка. В продолжении мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привык побеждать страдания тела, увлекаясь грёзами души. Он воображал себя волжским разбойником, среди синих и студёных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах, при звуке песен, под свист волжской бури». Мечтательность мальчика была ещё более развита немецкими сказками и легендами, которые ему рассказывала Христина Осиповна. Русских сказок он не слышал в детстве, если судить по тому сожалению, которое он впоследствии высказывал в одной из своих записных тетрадей (1830г.): «Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская - я не слыхал сказок народных; в них верно больше поэзии, чем во всей французской словесности».
     Мальчику было 11 лет, когда в 1825 году, бабушка, беспокоясь о его слабом здоровье, повезла его на Кавказ. Впечатлительный, мечтательный, нервный ребёнок с чрезмерно- развитым вооображением был сильно потрясён природой Кавказа. Это чувство, чувство первой влюблённости, не покидало его всю его жизнь. Пять лет спустя, в 1830 году, вот что писал Лермонтов в своей записной тетради по поводу этих впечатлений:
     «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство моё, вы носили меня на своих одичалых хребтах; облаками меня одевали; вы к небу меня приучили, и я с той поры всё мечтаю о вас, да о небе. Престолы природы, с которых, как дым, улетают громовые тучи! Кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновение гордился он ею! Часто во время зари я глядел на снега и далёкие льдины утёсов; они так сияли в лучах восходящего солнца, в розовый блеск одеваясь; между тем, как  внизу всё темно - они возвещали прохожему утро... Как я любил твои бури, Кавказ! Те пустынные, громкие бури, которым пещеры, как стражи ночей, отвечают. На гладком холме одинокое дерево, ветром, дождями нагнутое; виноградник шумящий в ущелье; путь неизвестный над пропастью, где, покрываяся пеной, бежит безымянная речка; неожиданный выстрел, и страх после выстрела... Враг ли коварный, иль просто охотник... Всё, всё в этом крае прекрасно:

    В тоже время потрясённое красотами Кавказа отроческое сердце Лермонтова впервые забилось тогда недетской страстью. Вот как он сам описывает эту свою первую, столь преждевременную страсть: «Кто мне поверит, что я знал любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах кавказских: бабушка, тётушка, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я её видел там. Я не помню, хороша собой была она или нет, но её образ и теперь ещё храниться в голове моей. Он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату. Она была тут и играла с кузиной в куклы: моё сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни о чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть сильная, хотя ребяческая; это была истинная любовь; с тех пор я ещё не любил так. О, сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум. И так рано... Надо мной смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку, без причины; желал её видеть; а когда она приходила, я не хотел или стыдился войти в комнату, не хотел говорить об ней и убегал, слыша её голос (теперь я забыл его), как бы страшась, чтобы биение сердца и дрожащий голос не объяснили другим тайну, непонятную для меня самого. Я не знаю, кто была она, откуда? И поныне мне неловко как-то спросить об этом: может быть, спросят и меня, как я помню, когда они позабыли; или тогда эти люди, внимая мой рассказ, подумают, что я брежу, не поверят в её существование, это было бы мне больно! Белокурые волосы, голубые глаза, быстрые, непринуждённость... Нет, с тех пор я ничего подобного не видел, или  это мне кажется, потому что я никогда не любил, как в этот раз. Горы кавказские для меня священны... И так рано! С 10 лет. Эта загадка, этот потерянный рай - до могилы будут терзать мой ум! Иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстью, но чаще - плакать. Говорят (Байрон), что ранняя страсть означает душу, которая будет любить священные искусства. Я думаю, что в такой душе много музыки».
     Предвиденье, что до могилы будет терзать ум поэта детская первая страсть, не было экзальтацией. Действительно, образ девушки не оставлял поэта - и когда он с бабушкой вернулся с Кавказа в Тарханы, и пять лет спустя - как мы можем судить об этом по приведённой выписке из его записной тетради 1830г. И, наконец, написанное Лермонтовым стихотворение за полтора года до смерти (01 января 1840г.)...

     Исполняется 195 лет со дня рождения великого поэта земли Русской и всего Мира  -Михаила Юрьевича Лермонтова. “Нет поэта более космичного и более личного” (В.В.Розанов).
     И “когда прозвучал выстрел у подножья Машука, не могло не содрогнуться творящее сердце не только Российской, но и западных метакультур…Он невидимо проходит между нас и сквозь нас, творит над нами и в нас, и что обьем и величие этого творчества не представимы ни в каких наших претворениях.“ (Д.Л Андреев “ Роза Мира”).
     Из всех известных портретов М.Ю.Лермонтова, которые мне удалось приобрести, есть один самый ранний, где 3-х летний мальчик изображен с листом бумаги в одной руке и кусочком мела в другой… Первое прикосновение к творческому процессу… Он радостно удивлен и счастлив… ”Кошка-окошко” произносит он и весело смеется, глядя на бабушку. Он маленький вундеркинд, будущий великий Гений. Его бабушка ничего такого еще не знает, она просто любит внука без памяти…
     В мою жизнь имя Лермонтова вошло в период изучения русской литературы в школе И это было как первая любовь – сразу и навсегда, нечто такое, чему еще не знаешь названья, но это волнует необыкновенно, очаровывает легкостью стиля, музыкальностью звучания, глубиной и проникновенностью.
     “Как у Лермонтова - такого тона еще не было ни у кого в русской литературе.Вышел - и владеет. Сказал - и повинуются... В темах лирики (и эпоса) которые у Пушкина были благородно личны, у Лермонтова они были универсально величественны, не относясь к “я” к   “19 веку” “к русским”, - но к “человеку” всех времен и народов.
     Лермонтов - чистая, ответственная душа. Как великий поэт, он дал бы канон любви и мудрости. Он дал бы “в русских тонах” что то в роде “Песня Песней” и мудрого “Экклезиаста”, ну и тронул бы ” Книгу царств”… И все кончил бы дивным псалмом.  По многим, многим “началам” он начал выводить “Священную книгу России”…

     Это выбранные места из книг В.В.Розанова, его размышления о русской литературе и о творчестве М Лермонтова. Как замечательно и как точно все сказано…
     Хочется от себя добавить, что поэзия Лермонтова, его“благоуханная проза”(Н.В.Гоголь), это неисчерпаемый  источник  для вдохновенных полотен художников, композиторов, певцов, артистов…
     Однако происходит ли все это на самом деле, были ли яркие работы художников, посвященные Лермонтову? Да, что-то такое было: 1- 2 удачных фильма, спектакль “Маскарад,” различные чтения к юбилейным датам, романсы на стихи поэта… Вот кажется и все…До позорного мало…
     В мой позапрошлый приезд в Москву, побывав в самых больших книжных ьагазинах столицы, я поняла, что время Лермонтова в его Отчизне, для него еще не наступило.
В разделе классической литературы, как всегда, на самом   почетном месте, солидно и добротно изданные, стоят наши классики – патриархи: Л Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Некрасов, и т.д и т.д, а если отыщещь Лермонтова, то в скромном, сером переплете, еще советских времен, и далеко не полно изданного…
     Из того, что удалось приобрести лучшего, хочется назвать замечательно составленную, с цветными иллюстрациями небольшого формата, книгу “Лермонтов. Лирика” составитель Алла Марченко. Затем, “Погибших лет святые звуки” изданную  в Минске, автор - составитель С. Корниенко. И “Михаил Лермонтов - Исповедь”.
     Все это прекрасно оформленные издания, с портретами, гравюрами, и цветными иллюстрациями к произведениям поэта. Но каким тиражом они изданы, и есть ли они в магазинах других городов нашей необьятной страны???
     Замечательным событием в литературном исследовании творчества М.Ю.Лермонтова, на мой взгляд, являются книги 2х авторов: -
     Это - очерки истории и литературы  Виктора Сиротина “На весах безвременья”. Это книга трилогия 3я часть которой посвящена судьбе М.Лермонтова в свете исторических, культурных и философских аспектов как в России так и в европейских странах. “Изумляет оригинальностью подхода ибо ломает стандартные рамки литературоведческих канонов”.
2-я книга это: ”Пророческий смысл творчества М. Лермонтова”, - иеромонах Нестор (Кумыш), и его 2я работа – «Поэма М.Ю.Лермонтова “Демон” в контексте  христианского миропонимания». Замечательные работы которые заставляют пересмотреть утвердившиеся взгляды  на личность Лермонтова.
     В заключение, хочу привести одну цитату, которая напоминает о древнем изречении что “нет пророка в своем Отечестве”. Звучит парадоксально, но надо с грустью признать это то, что сейчас и происходит…
     «Из личных бесед и встреч с иностранцами я вынес совершенно твердое убеждение, уже и раньше складывавшееся у меня под впечатлением отзывов о Пушкине за рубежом: иностранцы, будучи лишены присущих нам ассоциаций и воспринимая тексты Пушкина в их, так сказать, оголенном виде, никак не могут понять, почему имя Пушкина окружено в России таким почти культовым почитанием. Характерно, что иностранцы любой национальности, с которыми мне приходилось разговаривать, будь то немец или японец, поляк или араб, заражаются эмоциональным звучанием и признают наличие мировых масштабов не у Пушкина, а у Лермонтова. Миссия Пушкина, хотя и с трудом, и только частично, но все же укладывается в человеческие понятия; по существу, она ясна. Миссия Лермонтова - одна из глубочайших загадок нашей культуры». Даниил Андреев. «Роза мира».
     Однако хочется закончить на светлой ноте, и с Верой во все лучшее для нашей Родины в юбилейный день Великого Гения  России - Михаила Юрьевича Лермонтова.
К одному из шедевров его чудной поэзии, я посылаю мелодию, которая мне кажется созвучна по смыслу в исполнении замечательного скрипача  Joshua Bell, на музыку А Дворжака “ Песня моей матери”.

   Когда Зоинька окончила институт, мать спросила у нее:
     - Что же мы теперь будем делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в рисовании.
     Зоинька посмотрела на мать с удивлением и отвечала просто:
     - Зачем же мне рисовать, когда я писательница.
     И в тот же день села за роман.
     Писала она целый месяц очень прилежно, но вышел все-таки не роман, а рассказ, чему она сама не мало удивилась. Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука «Иероглифы Сфинкса».
     Молодая девушка замуж приблизительно на десятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, а что делать с ней дальше, Зоинька положительно не знала. Думала три дня и приписала эпилог:
     «С течением времени у Элизы родилось двое детей и она, по-видимому, была счастлива».
     Зоинька подумала еще дня два, потом переписала все начисто и понесла в редакцию.
     Редактор оказался человеком малообразованным. В разговоре выяснилось, что он никогда даже и не слыхал о Зоинькином стихотворении на приезде попечителя. Рукопись, однако, взял и попросил придти за ответом через две недели.
Редактор посмотрел на сконфуженно и сказал:
     - Н-да, госпожа Мильгау!
     Потом пошел в другую комнату и вынес Зоинькину рукопись. Рукопись стала грязная, угля ее закруглились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки, и, вообще, она имела печальный и опозоренный вид.
     Редактор протянул Зоиньке рукопись.
     - Вот-с.
     Но Зоинька не понимала, в чем дело.
     - Ваша вещица не подходит для нашего органа. Вот, изволите видеть...
     Он развернул рукопись.
     - Вот, например, в начале... ммм... «...солнце золотило верхушки деревьев»... ммм... Видите ли, милая барышня, газета наша идейная. Мы в настоящее время отстаиваем права якутских женщин на сельских сходах, так что в солнце в настоящее время буквально никакой надобности не имеем. Так-с!
     Но Зоинька все не уходила и смотрела на него с такой беззащитной доверчивостью, что у редактора стало горько во рту.
     - Тем не менее у вас, конечно, есть дарование, - прибавил он, с интересом рассматривая собственный башмак. - Я даже хочу вам посоветовать сделать некоторые изменения в вашем рассказе, которые несомненно послужат ему на пользу. Иногда от какого-нибудь пустяка зависит вся будущность произведения. Так, например, ваш рассказ буквально просится, чтобы ему придали драматическую форму. Понимаете? Форму диалога. У вас, вообще, блестящий диалог. Вот тут, например, ммм... «до свиданья, сказала она» и так далее. Вот вам мой совет. Переделайте вашу вещицу в драму. И не торопитесь, а подумайте серьезно, художественно. Поработайте.
Зоинька пошла домой, купила для вдохновенья плитку шоколада и села работать.
     Через две недели она уже сидела перед редактором, а тот утирал лоб и говорил заикаясь:
     - Нап-прасно вы так торопились. Если писать медленно и хорошо обдумывать, то произведение выходит лучше, чем когда не об-бдумывают и пишут скоро. Зайдите через месяц за ответом.
     Когда Зоинька ушла, он тяжело вздохнул и подумал:
     - А вдруг она за этот месяц выйдет замуж или уедет куда-нибудь, или просто бросит всю эту дрянь. Ведь бывают же чудеса! Ведь бывает же счастье!
     Но счастье бывает редко, а чудес и совсем не бывает, и Зоинька через месяц пришла за ответом.
     Увидев ее, редактор покачнулся, но тотчас взял себя в руки.
     - Ваша вещица? Н-да, прелестная вещь. Только знаете что - я должен дать вам один блестящий совет. Вот что, милая барышня, переложите вы ее, не медля ни минуты, на музыку. А?
     Зоинька обиженно повела губами.
     - Зачем на музыку? Я не понимаю!
     - Как не понимаете! Переложите на музыку, так ведь у вас из нее, чудак вы эдакий, опера выйдет! Подумайте только - опера! Потом сами благодарить придете. Поищите хорошего композитора...
     - Нет, я не хочу оперы! - сказала Зоинька решительно. Я писательница... а вы вдруг оперы. Я не хочу!
     - Голубчик мой! Ну, вы прямо сами себе враг. Вы только представьте себе... вдруг вашу вещь запоют! Нет, я вас прямо отказываюсь понимать.
     Зоинька сделала козлиное лицо и отвечала настойчиво:
     - Нет и нет. Не желаю. Раз вы мне сами заказали переделать мою вещь в драму, так вы теперь должны ее напечатать, потому что я приноравливала ее на ваш вкус.
     - Да я и не спорю! Вещица очаровательная! Но вы меня не поняли. Я, собственно говоря, советовал переделать ее для театра, а не для печати.
     - Ну, так и отдайте ее в театр! - улыбнулась Зоинька его бестолковости.
     - Ммм-да, но видите ли, современный театр требует особого репертуара. Гамлет уже написан. Другого не нужно. А вот хороший фарс нашему театру очень нужен. Если бы вы могли...
     - Иными словами - вы хотите, чтобы я переделала «Иероглифы Сфинкса» в фарс? Так бы и говорили.
     Она кивнула ему головой, взяла рукопись и с достоинством вышла.
     Редактор долго смотрел ей вслед и чесал карандашом в бороде.
     - Ну, слава Богу! Больше не вернется. Но жаль все-таки, что она так обиделась. Только бы не покончила с собой.
     - Милая барышня, - говорил он через месяц, смотря на Зоиньку кроткими голубыми глазами. - Милая барышня. Вы напрасно взялись за это дело! Я прочел ваш фарс и, конечно, остался по-прежнему поклонником вашего таланта. Но, к сожалению, должен вам сказать, что такие тонкие и изящные фарсы не могут иметь успеха у нашей грубой публики. Поэтому театры берут только очень, как бы вам сказать, очень неприличные фарсы, а ваша вещь, простите, совсем не пикантна.
     - Вам нужно неприличное? - деловито осведомилась Зоинька и, вернувшись домой, спросила у матери:
     - Maman, что считается самым неприличным?
     Maman подумала и сказала, что, по ее мнению, неприличнее всего на свете голые люди.
Зоинька поскрипела минут десять пером и на другой день гордо протянула свою рукопись ошеломленному редактору.
     - Вы хотели неприличного? Вот! Я переделала.
     - Да где же? - законфузился редактор. - Я не вижу... кажется, все, как было...
     - Как где? Вот здесь - в действующих лицах.
     Редактор перевернул страницу и прочел.
     «Действующие лица: Иван Петрович Жукин, мировой судья, 53 лет - голый.
     Анна Петровна Бек, помещица, благотворительница, 48 лет - голая.
     Кусков, земский врач - голый.
     Рыкова, фельдшерица, влюбленная в Жукина, 20 лет - голая.
     Становой пристав - голый.
     Глаша, горничная - голая.
     Чернов, Петр Гаврилыч, профессор, 65 лет - голый».
     - Теперь у вас нет предлога отвергать мое произведение, - язвительно торжествовала Зоинька. - Мне кажется, что уж это достаточно неприлично!