Встреча № 21             в Архив                                на главную

Русская писательница и мемуаристка Лидия Алексеевна Авилова (ур. Страхова) родилась 3 (15) июня 1864 года (по другим данным – 27 мая (8 июня) 1865 года) в Тульской губернии (Рязанская обл.) в семье отставного поручика Алексея Федоровича Страхова (1812-1875).
Детство и юность Л. А. Старховой прошли в Москве в, где в 1882 году она окончила женскую гимназию. 
В 1887 году Л. А. Страхова вышла замуж за Михаила Федоровича Авилова и вскоре переехала с мужем Санкт-Петербург, где проживала её сестра Надежда Алексеевна - супруга издателя «Петербургской газеты» С. Н. Худекова.
В доме сестры Л. А. Авилова познакомилась со многими известными литераторами, в том числе с А.П. Чеховым, который впоследствии оказал значительное влияние на её творчество.
В конце 1880-х годов Л.А. Авилова начала заниматься литературной деятельностью, и с 1890 года ее рассказы регулярно публиковались в столичных изданиях - «Петербургской газете», «Русских ведомостях», «Ниве». 
В 1896 году вышел в свет сборник Л. А. Авиловой «Счастливец и другие рассказы». В 1898 году в журнале «Русское богатство» была опубликована ее повесть «Наследники», встретившая одобрения критики и писательской общественности, в частности И.А. Бунина. Многие рассказы писательницы также одобрял Л.Н. Тольстой.
В 1901 году журнал «Вестник Европы» опубликовал повесть Авиловой «Обман», в которой чувствовались отголоски модных в то время декадентских настроений. 
В 1907 году Л. А. Авилова переехала с семьей в Москву. В последующие годы вышли в свет ее книги «Власть и другие рассказы» (1906), «Сын. Рассказ» (1910), «Первое горе и другие рассказы» (1913), «Образ человеческий» (1914), «Пышная жизнь. Камардин» (1918). 
В 1914 году Л. А. Авилова была принята в члены Общества любителей российской словесности при Московском университете. В 1918 году она стала членом Всероссийского союза писателей.
В 1922-1924 годах Л. А. Авилова жила в Чехословакии, ухаживая за больной дочерью. В 1924 году вместе с ней вернулась в СССР.
Л. А. Авилова скончалась в Москве в 1943 г.; похоронена на Ваганьковском кладбище.

По материалам И-нета.

Лидия Алексеевна

Авилова

(ур. Страхова)

1864 г - 1943 г

КОСТРЫ

     Был конец сентября.
     - А не темно будет ехать? - спросил Петр Егорович, усаживаясь в высокий неуклюжий тарантас и завертываясь в шубу.
     - Со мной ничего не бойся! - успокоил его высокий худощавый мужичонко в рваном тулупе и неумело полез на козла, напоминая своими движениями обезьяну.
     - Да ты что?.. Недавно кучером у тетушки? - спросил Петр Егорович.
     - Я-то кучером? - удивился мужик. - Да ты меня разве не знаешь? Я Алексей, садовник ейный. Вот я кто. Кучером Осип. Да Осип-то с барыней в коляске уехал, вот меня за тобой и выслали.
     - А дорогу ты хорошо знаешь?
     Алексей усмехнулся.
     - Со мной ничего не бойся! - повторил он и подобрал вожжи.
     Тарантас качнулся и запрыгал по мощеному двору железнодорожной станции. Внезапно, у самых ворот, копыта лошадей захлюпали по грязи, и колеса беззвучно соскочили в рыхлую почву.
     - Эге! да у вас грязь, - заметил Петр Егорович, - много было дождей, что ли?
     - И-и! просто залили, барин! - печально ответил Алексей и повернулся с козел к тарантасу. - Залили и залили. Месяц целый шли. По весне дожди и по осени дожди.
     - Это мы все двадцать верст так тащиться будем?
     - Зачем все? По степи дорога хорошая, накатанная. Как прояснило да пообдуло немножко, стали хлеб возить и накатали.
     - Как хлеб? У вас еще хлеб в поле? - удивился барин.
     - А то?.. - печально отозвался Алексей.
     Тарантас подпрыгнул на кочке. Петр Егорович взмахнул руками, ухватился за край опущенного верха и рассердился.
     -Ты на дорогу-то смотри! - опрокинешь в грязь... Тоже кучером посадили!
     Из грязного станционного поселка они выезжали в степь. Кругом было темно, но Петр Егорович сейчас же заметил странный отсвет, точно отражение далекого, но сильного пожара. Тарантас, фигура Алексея и прыгающая спина пристяжной выделялись теперь яснее и рельефнее. Он оглянулся и увидал по горизонту целый круг сливающихся вместе маленьких зарев... Местами зарево разгоралось, вспыхивало, и тогда вдруг значительно выше занималось другое, озаряя часть облачного неба, точно заигрывая с облаками и захватывая их врасплох во время их ночного отдыха.
     - Это что же? - удивился Петр Егорович.
     - А костры! - радостно объяснил Алексей. - Вот выедем на горку, все они у нас как на ладони будут, и ехать не темно.
     - Как костры? Зачем?
     - А народ-то? Весь народ в поле: возят, молотят. Уборка-то в этом году ишь какая! у кого еще и пшеница в поле, а овес, подсолнух весь еще там.
     Петр Егорович заинтересовался.
     - Раз, два, три... - начал он вслух считать отдельные зарева.
     Алексей тихо смеялся, сидя в своей ленивой согнутой позе.
     - Гляди, барин, не сочтешь, собьешься, - мечтательно заметил он. - Степь-то теперь - что Божий дом: вся-то курится.
     - Несчастный народ! - нарочно громко и внятно произнес Петр Егорович. Они выехали на гору, и теперь действительно костры были как на ладони. Некоторые горели близко около дороги. Пламя лениво колыхалось, и на ярком фоне его нередко выделялись тени, очертания человеческих фигур.
     - Несчастный народ! - с пафосом повторил Петр Егорович. В городе, где он жил почти безвыездно, он пользовался репутацией смелого, горячего защитника народа. Петр Егорович скромно отрицал приписываемые ему заслуги, но в душе ни минуты не сомневался в том, что знает народ и умеет понимать и любить его.
    "Что за красота!" - хотелось воскликнуть ему, когда степь развернулась перед ним вся темная, но сияющая. Но он взглянул на изогнутую спину Алексея и удержался.
     - Что свечи в храме! - умиленно вполголоса заметил Алексей.
     - В холод, в сырость! с маленькими, быть может, больными детьми,-- громко сказал Петр Егорович. - А это что? - спросил он, указывая в сторону, где на довольно большом пространстве перебегал огонь, то вскидываясь вверх, то пригибаясь и словно ползком пробираясь по земле.
     - А это солому жгут, - ответил Алексей.
     - Зачем же жгут?
     - А много ее родилось. Сила! Вот и жгут. Зерно щуплое, а соломы сила!
     - Дурачье! - заволновался Петр Егорович, - зачем же жечь? Давно ли это было, что о соломе криком кричали? скотину поморили? Дурачье!
     Алексей приподнял свои плечи, точно хотел спрятать в них голову. Петр Егорович успокоился и уже без гнева следил за тем, как импровизированное пожарище отодвигалось все левей и левей, как, наконец, тарантас оставил его совсем влево и ушел вперед. Колеса мягко катились по накатанной дороге, а голова пристяжной с длинными ушами выделялась на красноватом фоне степи.
     - А по весне хлеб хорош был? - спросил Петр Егорович, потому что молчать было скучно, а дремать неудобно.
     Алексей порывисто повернулся к нему, и он в первый раз увидал его лицо: оно тоже было длинное, худощавое и почти безусое. Глаз Петр Егорович разглядеть не мог, но даже в полутьме его поразило восторженное, умиленное выражение, которое как бы озаряло наружность Алексея.
     - Барин, - сказал тот, взмахивая руками, в которых держал вожжи, - да ты не был здесь по весне?
     - Нет, не был, - улыбнулся Петр Егорович. "Блаженный какой-то!" - подумал он про Алексея. Тот шумно вздохнул и покачал головой.
     - Ах, рай-то был какой! Ты бы тогда приезжал! Уж больно хорошо сад-то цвел: яблони да вишни... Точно это бог по саду гуляет. И все у нас, барин, принялось, все росточки пустило. Посадков из лесу целый воз навезли; глядеть не на что! прутики голые! А тут посадили мы их, а они пошли, пошли... Отрыгнулись, листочек выпустили...
     - Ты с кем же садовничал?
     - А Иван Афанасьевич-то! Он главный садовник. Иван Афанасьевич меня всему учил: как что посадить да полить; как уходить... А как Иван Афанасьевич расчелся, так уж я один. Ах, барин! приедешь, ты уж сходи посмотреть: капуста у меня какая веселая, ах, какая капуста!
     - А дичь у вас есть? вальдшнепы, утки, что ли?..
     - А за капустой-то, в балочке. Там самая утка, барин. А тебе зачем?
     - Охотиться буду, стрелять.
     - Это утку-то стрелять?
     - А то кого же? тебя, что ли?
     Алексей опять съежился и ушел головой в плечи.
     - Какая же у нас утка? - торопливо заговорил он. - Ежели стрелять, то совсем нечего. Нет уток.
     - Как нет? - удивился Петр Егорович. - Сейчас говорил, что есть?
     - Нет, нету! -сухо и решительно сказал Алексей и отвернулся к лошадям.
     "Совсем блаженный! - опять подумал про него Петр Егорович, - не понравилось, что я охотиться собираюсь".
     Вдруг под самые ноги лошадей упал яркий красный свет, по жнивью скользнули уродливые тени коней и тарантаса, и у самого края дороги, справа, показался костер. Пристяжная насторожилась, запрядала ушами, прижимаясь к кореннику, а мимо Петра Егоровича мелькнули очертания двух телег, сдвинутых вместе, задумчивая морда лошади и перед самым костром, среди сидящих темных силуэтов, маленькая фигурка девочки в красном платке.
     Девочка повернулась и глядела на экипаж.
     - Ах, бедные! ах, несчастные! - громко сказал Петр Егорович, - В такой-то холод!
     Алексей беспокойно завозился на козлах,-
     - Намедни у Пахома помер парнишка-то, - торопливо сообщил он.
     - У какого Пахома? - спросил Петр Егорович.
     - Разве не знаешь Пахома? Ведь у него два мальчонка-то; махонький вот и помер. Тоже в поле так-то... У барыни нашей лечили, да нет! помер. - Алексей громко вздохнул и покачал головой. Вдруг он встрепенулся.
     - Барин! а как по-вашему, по-ученому: детская душа с земли прямо к Богу?
     Он повернулся и глянул в лицо Петра Егоровича, ожидая ответа. Петр Егорович крякнул.
     - А не знаю, брат, - равнодушно ответил он.
     - Я полагаю, что прямо, - с жестом правой руки горячо заговорил Алексей.-  Потому как душа детская невинная, она безгрешная.
     - А ты женат? - спросил барин,
     - Я-то? - удивился Алексей. - Нет. У меня никого нет. Один я. Чисто. Совсем один.
     - Дорогу-то разглядывай! - прервал его Петр Егорович.
   Алексей вздрогнул и притих.
     - А лекарства с тобой нету, барин? - немного погодя робко спросил он.
     - Какого лекарства? - удивился Петр Егорович.
     - Да вот грудь у меня все ломит; грудь и спину... Чахотка, что ли, доктора называют?
     - А-а! - протянул Петр Егорович.
    - Ничего мне легче нет, а целую бутыль я на себя извел: все терся, все терся... Болит!
     - Лекарств у меня нет, я не врач, - сказал Петр Егорович.
     - Вот ведь горе-то! - сокрушенно вздохнул Алексей. - Кто без меня за садом уходит? Теперь сколько дела! Мне все Иван Афанасьевич показал, всему научил: "Молодые деревца, говорит, окутай, обвяжи..." Ах, барин, уж и сад: цветочков мы из ящиков по весне высадили, так еще теперь цветут. Астрой называется цветок. Красив! Ты, барин, посмотри у нас астру. Опять еще капусту не рубили. Веселая капуста! Только бы мне здоровья! а здоровья не будет, кто за садом?..
     Петр Егорович уже не слушал, он дремал, увернувшись в шубу. Сквозь легкую дрему ему все еще мерещилась степь, костры...
     И эти костры стягивались кругом него, подбираясь все ближе и ближе, окружая его все теснее со всех сторон. Ему становилось жарко и душно от дыма и пламени. И вдруг впереди него метнулась громадная фигура Алексея и взмахнула руками.
     - Братцы, к Богу, к Богу! - восторженно вскрикнул он, закидывая голову с искаженным от мученической радости лицом.
     - К Богу!
     Он ринулся в костер, прямо в пламя, а в степи прошел гул, словно стон, побежали тени маленьких темных людей, и эти люди тоже стали бросаться в костры и кричать: "к Богу"!
     Петра Егоровича что-то сильно ударило в голову. Он проснулся и выпрямился, освобождая лицо из воротника шубы. Кругом было темно, но когда Петр Егорович огляделся, он увидал, что они стоят внизу, в балке, у поворота на мост, а на мосту кричат и суетятся люди. Алексея на козлах не было.
     - Что такое? Что случилось? - крикнул Петр Егорович.
     - Держал бы вправо... вправо! - кричал чей-то голос.
     - Говорят ему, лешему!..
     - На мост лезет... В объезд бы... - доносились до Петра Егоровича отдельные возгласы.
     - Что такое? Алексей! - крикнул он, привставая.
     Алексей подбежал и опять по-обезьяньи полез на козла.
     - Куда ты, дурак, пропадал? Что случилось?
     - Да мужики... мужики, вишь, на мосту завязли. Лошадям было ноги поломали. Разве же этот мост для езды? - возбужденно пояснил Алексей.
     Петр Егорович разоспался и был не в духе.
     - Чего это их?.. целый обоз?
     - Обоз. С работы ушли, от Андреева.
     - Куда едут-то?
    - Да так... Нанимаются. Прослышали, что на Вилков хутор рабочих берут, вот и поехали. Ох, барин, держись!
     Тарантас охнул, погрузился по подножку в жидкую грязь и понесся, подскакивая, вверх по крутому откосу балки.
     "Без дороги жарит, дурак!" - подумал Петр Егорович, распахиваясь и хватаясь за что попало, чтобы удержаться на месте. Мельком он увидал обоз; несколько телег в одиночку и парой, медленно ползли вдоль темной балки, и среди скрипа колес слышались голоса и пискливый крик ребенка.
     - Отчего они уехали? - строго спросил он, кивая на обоз.
     Алексей пустил лошадей шагом.
     - От обиды, - тихо ответил он, - от обиды уехали.
     Вдруг он опять обернулся лицом к Петру Егоровичу.
     - А что, барин, как по-вашему, по-ученому, - заговорил он, - правда это, что всякая обида, всякая слеза к богу росой поднимается?
     Барин опять уже начинал дремать.
     - А не знаю, брат, - сердито ответил он, кутаясь в шубу.
     Впереди небо было темно и облачно, и только справа эффектным зрелищем догорала солома, которой выжигали ток. Она одна еще освещала сбоку тарантас и задумчивую фигуру на козлах.
     - Ну, пошевеливай! - приказал Петр Егорович.
     Алексей заволновался, подобрал вожжи.
     - Теперь до самого хутора, барин, костров не будет, в стороне оставим, - сказал он.
     Петр Егорович что-то промычал. Алексей повернулся, и его испитое, длинное лицо слабо озарилось далеким отсветом.
     - Ишь, курится... - мечтательно произнес он. - Люди-то с своим горем-нуждой на земле, а кровь-то их ишь... в небе! Это бог их видит и сказывает... Люди-то!
     - Ты у меня будешь править... или нет? - гневно крикнул Петр Егорович.
     Алексей вздрогнул; плечи его поднялись, и худощавое тело вытянулось на козлах. Лошади пошли рысью, разбирая дорогу в темноте.
     - Вот они какие! люди-то! -после долгого раздумья восторженно заметил Алексей и сейчас же умолк, словно испугался собственного голоса.
     А небо было темно и облачно, и только изредка, то тут, то там, занималось в нем слабое зарево, дрожало, бледнело...
     Это Бог видел людскую нужду, видел и сказывал.
     Петр Егорович спал.

Л.А. Авилова.

 

Make a free website with Yola